Бесшумно раздвинувшаяся дверь выводит в конец коридор, тускло освещённого внешним светом. Откуда-то струится белый, нестерпимо душный ядовитый пар. Слева коридор оканчивается деревянным люком и тёмным проёмом, где начинается верхний коридор. С резким шарканьем из проема вышли трое. Молча пройдя полкоридора они со скрежетом быстро вскарабкались наверх. В верхнем коридоре было гораздо больше света, что создавало иллюзию его обитаемости. Пока последний из троих покидал хмурые, казавшиеся неуязвимыми катакомбы, первый уже остановился, и задумчиво глядел вдаль. Где-то далеко раздалось шипение и поднялось белое ядовитое облако. Последний из шедших присоединился к своим товарищам.

- Да... - сказал самый высокий, вглядываясь в поднимающееся облако, - Ещё несколько смертей. Ещё несколько бессмысленных смертей. Хотя, возможно, понятие "смысл" не применимо к отдельно взятой жизни, а тем более смерти. Возможно, только мы (именно во множественном числе) своим присутствием делаем осмысленным окружающий пейзаж. Наше присутствие придаёт жизни смысл. Причём из этого не следует, что наше отсутствие делает жизнь бессмысленной.

- Ну уж нет!, - вмешался Юрий, самый коренастый из всех, - А как же экспансия, этот высочайший смысл? Нам давно надо было отстреливать особей, не способных к размножению. Может быть, тогда нам удалось бы избежать всего этого, - он сделал неопределённый жест, показывая куда-то вдаль. - Спартанцы убивали слабых детей. И вообще размножение...

Тут внезапно третий, стоявший чуть поодаль, отрешенно продекламировал:

Смерть - это наши силы,

Это наш труд и пот.

Смерть - это наши жилы,

наша душа и плоть.

Мы больше на холм не выйдем,

В наших домах огни.

Это не мы их не видим -

нас не видят они.

- Да, кстати, Евгений. - самый высокий обратился к говорившему, - Вчера наш десант за мусорным ведром накрыло облаком. В общем... В общем твой брат ... погиб!

Евгений опустил лапки и отвернулся. В его безразличных блестящих глазах отразился свет, придав его малоподвижному лицу одухотворённое выражение.

Высокий без особого энтузиазма произнёс: "Сейчас нам некогда даже грустить!". Коренастый пропагандист размножения взял Евгения за лапку: "Извини, но теперь нам точно некогда грустить!".

Евгений раздражённо отдёрнул лапку и повернулся к товарищам: "Вы не понимаете! Ничего не понимаете! Ведь мы тоже можем расстаться. Навсегда! И это уже не исправить"

- Всё, что субъективно, исправимо - твёрдо, но без излишней назидательности, произнёс высокий, - Боюсь, что твоё восприятие мира страдает излишней идеализацией родственных связей. Но, повторяю, это исправимо. Представь, что именно ты, твоё сознание, по каким-то ему одному известным причинам, для дальнейшего совершенствования личности приняло решение убрать из твоего представления мира брата. И невозможно и ошибочно утверждать, что это не так. Мы, - он жестом указал на коренастого, - тоже сформированы твоим сознанием. И вслед за братом когда-нибудь (раньше или позже) будем убраны оттуда.

- Да, - кивнул коренастый, - А вообще "Я буду жить на свете сотни лет, десятикратно в детях повторённый...". Тело только служит для переноса активных генов, причём как можно большему количеству... - Высокий легонько подтолкнул Юрия. - Да, да... Наверно, тебе надо побыть одному.

И оба товарища оставили Евгения одного, удалившись в глухую и пугающую темноту коридора.

За последнюю тысячу лет кубинские тараканы превратились из мощных особей с крепкими лапками и твёрдой жизненной позицией в слабых, запутавшихся в себе насекомых, от прежнего величества которых остались лишь рудиментарные крылышки за спиной и несомненные признаки культурной деградации. Что привело их в далёкую московскую кухню? Какие силы бросили их на бесполезную борьбу со стихией среди ядовитых испарений и отравленных ловушек?

Евгений приподнялся и заглянул в пропасть, открывшуюся под ним. Он вспомнил детское ощущение полёта и ту лёгкость, с которой это ощущение достигалось.

Наступал вечер и солнце, венчая закрытие дня грандиозным по ослепительной красоте и величию финалом, позволило беспечным облакам на время победить в ежедневной борьбе тьмы и света. Казалось, в наступившем полумраке, где-то далеко внизу кто-то еле заметно шевельнулся.

Евгений вздохнул, в последний раз поглядел на висящий на стене огромный диск с непонятно-манящей надписью "Комбат" и слегка царапающей сознание подписью "фирменный инсектицид", похожий на авангардную рекламу концерта группы "Любэ", и обречённо прыгнул вниз. У самого пола он расправил крылышки и начал планировать по направлению к коридору. Внезапно сбоку раздалось зловещее шипение и спустя какое-то мгновение всё вокруг осветилось ослепительным светом. Это было последнее, что увидел Евгений в своей жизни.

...вот так и получился этот снимок - Михаил протянул сидевшей за столом девушке большую фотографию.

- Я назвал его "Тремоло". Название получилось чисто случайно (как и всё истинно гениальное) - перед тем, как пойти на кухню, я слушал Пако де Люсию. Не знаю, использует ли он тремоло, но, как я полагаю, играет на гитаре. И потом - только вслушайся в это удивительно волшебное сочетание звуков. - Он провёл рукой по воздуху, словно стараясь ухватиться за слово. - Слышится и "трепет", и "mori", и "море", в конце концов! Ещё развратный старик Фрейд безошибочно указывал на связь в сознании моря и рождения. Рождение и смерть - по сути одно и то же, несмотря на кажущуюся несовместимость этих понятий. Более точно на это указывают последователи Ситтхартхи Гаутамы, причём без всякой фрейдистской пошлости. Хотя вряд ли присутствующие помнят что-либо из своих прошлых реинкарнаций. - Он с сомнением посмотрел на девушку, потом за окно. - Кстати, по времени моё рождение и смерть Пикассо разнесены не так уж далеко. Не возьмусь утверждать, что он воплотился во мне, да и вряд ли он может претендовать называться моим предшественником как по духу, так и по технике, да и по значимости (это то же самое, что сравнивать Гернику и Хиросиму - оба события чудовищны, но масштабы несопоставимы), но что-то символическое в этом есть... Кстати, мистическое значение буквы "М" в моём имени подметил ещё Булгаков. Да и Аннушка - персонаж, которому уделили слишком мало места, но по значимости появления сопоставимый с Большим Взрывом, потрясшим то, что было до вселенной... Я ещё не до конца довёл исследования в этой области, но всё больше склоняюсь к мысли, что в первые секунды существования вселенной были я, ты и Большой Взрыв. Так сказать, триединство, отголоски которого легко читаются в ветхозаветных иудейских легендах (доводы Фрезера о фольклоре бездоказательны - я опровергну их в ближайшее десятилетие). Потом остались только я и ты. А Большой Взрыв - на то и взрыв...

- Ну так я отвлёкся. - Для большей убедительности он взял в руки ярко-красный баллончик с нарисованным на боку плоским чёрным тараканом, - Конечно, многим непонятно, что может быть красивого в смерти таракана. Замечу, что это верно, только если остановиться на словах и успокоиться. Но мы-то, мы пойдём далее. Перед нами уникальный снимок крупным планом умирающего кубинского таракана, беспомощно шевелящего лапками, мучительно агонизирующего в потоках ядовитых капель. - Михаил остановился, подыскивая нужное слово, и тут же продолжил, словно боясь не успеть передать свою мысль - Представь, как если бы тебя облили серной кислотой. Нет, скорее соляной, и притом разбавленной, чтобы смерть не наступила сразу. И тут же сфотографировали! Без преувеличения можно сказать, что многие нашли бы этот снимок красивым и даже гениальным, потому что он приоткрывает тайну смерти. Все боятся - как это будет? Какие ощущения в момент смерти? А тут вдруг появляюсь я и показываю всем - а будет это вот так. Таракан - такое же живое существо. Бродский по такому случаю язвительно заметил: маленькая смерть кошки, маленькая смерть собаки, нормальные размеры человеческой смерти.

Михаил остановился и нараспев произнёс:

Каждый пред богом наг,

Жалок, наг и убог,

В каждой музыке Бах,

В каждом из нас - Бог.

- Пожалуй, только Бродский, несмотря на его тягу к лингвистическому видению событий, смог бы приблизиться к полному пониманию этого снимка. Да и то вряд ли... В общем-то, - в его голосе появилась снисходительная интонация, - вкратце - основная идея этого снимка - единение любви и смерти. Слегка упростив, это можно представить так: каждый идёт (в смысле - живёт) своей дорогой к смерти и своей дорогой к любви. Каждый приходит к чему-нибудь (причём не исключено, что только к чему-то одному - если полюбил - стал в каком-то смысле бессмертным, если умер - то стал нелюбимым). В чём-то этому таракану повезло - он сумел попасть в поле зрения моего объектива, тем самым попав в вечность, что удалось далеко не каждому. Вот и жизнь (хотя не все это замечают, как и вообще не замечают, что живут) - судорожное подёргивание лапками в ожидании главного момента (осознать который большинство людей не в состоянии)...

Девушка смущённо посмотрела на него тем самым взглядом, за который хочется иногда отдать всё, что можешь, и всё то, чего не можешь. Михаил привычным усилием воли подавил в себе желание что-либо отдавать, здраво рассудив, что его взгляд может быть столь же привлекателен, придал своему лицу наивно-невинное выражение и прямо посмотрел на девушку.

Наступал вечер и солнце, венчая закрытие дня грандиозным по ослепительной красоте и величию финалом, позволило беспечным облакам на время победить в ежедневной борьбе тьмы и света. Казалось, в наступившем полумраке, где-то далеко внизу кто-то еле заметно шевельнулся...